Палата №... - Страница 3

На прощание доктор Перес сказал:

— Через пять дней позвоните. Если анализ отрицательный, сестра вам скажет. А если у нас возникнут какие-либо сомнения, ни в коем случае не расстраивайтесь! Ни в коем! Мы повторим анализ, и вообще не надо волноваться и…

И еще некоторое время он внушал мне оптимизм, чем вызвал большую настороженность. В назначенный день звоню.

— Ах, это вы, сеньора Наталья, очень приятно! — здоровается сестра. — С вами доктор хотел поговорить лично. Он сейчас на операции, будет через три часа. Освободится и обязательно сам вам позвонит.

Я положила трубку на рычаг дрожащей рукой. Сам позвонит! Что бы это значило? Только одно! У меня страшная болезнь, рак!

Умирать ужасно не хотелось. И было обидно изводить себя в одиночестве. Поэтому я подключила мужа, то есть стала в мрачных красках описывать свалившееся на меня несчастье и его последствия. Слов утешения, призывов не торопиться с выводами я не слышала.

Вы видели, как самосвалы вываливают тонны гравия и песка в место прорыва плотины? Сыплют и сыплют, а реке хоть бы что, бушует, не замечая мелких камешков. Так и я была глуха к разумным увещеваниям. Мрачная фантазия разыгралась, меня несло.

— После моей смерти, — говорила я мужу, — ты, конечно, женишься второй раз. Да и почему бы не жениться? Молодой мужчина, в расцвете сил. Вот и Галя на тебя заглядывается, и Катя неровно дышит, а Ира вообще совесть потеряла и над каждой твоей глупой шуткой полчаса хохочет. Но учти, дорогой! У Гали кривые ноги, у Кати в мозгах полторы извилины, а у Иры вообще не осталось ни одного своего зуба, сплошь коронки. Про-те-зы!

— Какое мне дело до Ириных протезов? — воскликнул муж. — О чем ты говоришь?

— Неужели не понятно? Я говорю, что ты должен выбирать жену не по смазливому личику, не по длине ножек, а по материнским качествам. У нас же дети! О, мальчики мои! — зарыдала я. — На кого я вас оставлю? Ваша мама очень плоха!

— Еще полчаса назад ты была не так уж плоха, — сказал муж. — Пожалуйста, не плачь!

Мы сидели на диване. Одной рукой он обнимал меня за плечи, в другой держал носовой платок, вытирал слезы и высмаркивал мой нос. Я продолжала перечислять и выбраковывать кандидаток на свое супружеское место.

— Хорошо! — сдался муж. — Мать Тереза! Тебя устроит мать Тереза?

Я представила маленькую сухонькую, как чернослив, монашку (она тогда была еще жива) и заплакала с новой силой — теперь уже от жалости к мужу и его горькой доле.

— Что опять не так? — спросил муж.

— Мать Тереза воспитала тысячи обездоленных детей, но нормальный мужчина согласится лечь с ней в постель? О! Какой ты благородный! Тебе срочно нужно писать статью, а ты меня утешаешь! Какой ты прекрасный!

— Порассуждай на эту тему, — поднялся муж, — я сейчас!

Он подошел к бару, достал бутылку коньяка и щедро плеснул в стакан. Среди бела дня хлобыстнул полстакана и не скривился! Шумно выдохнул, налил в тот же стакан дозу поменьше и подошел ко мне.

— Наточка! Ты должна взять себя в руки! Я послушно кивнула.

— Милая, выпей лекарство! Я опять кивнула.

— Три глубоких вдоха, — командовал муж. — Теперь выдохнула и — раз! — Он влил в меня коньяк. — Не дышим! Не дышим! Можно дышать! Полегчало?

Я развела руками: точно сказать не могу, но плакать уже не хочется. Хочется заняться конкретным делом.

— Надо написать завещание, — сказала я. — То есть не в полном смысле завещание, большого добра не нажили, а нравственное завещание. О детях! С первого взгляда может показаться, что наши мальчики хулиганы, оболтусы и проныры. На самом деле они обладают тонкой душевной организацией! А какие таланты! Еще не до конца мной раскопаны, но перспективы великолепны. Дорогой, мы ведь не позволим загубить таланты наших детей?

Пока я вдохновенно и пространно рассуждала о гениальности наших детей, муж курсировал от бара к дивану, наполняя стаканы. Его мельтешение мне надоело, и я сказала:

— Неси сюда бутылку, хватит маятником работать. Знаешь… — мечтательно произнесла я, — на краю могилы человек испытывает удивительное чувство легкости и всепрощения…

— После коньяка, — заметил муж, — человек испытывает аналогичное чувство.

Вовремя он меня остановил. Я уж была готова сказать ему: женись на ком хочешь, хоть сейчас…

— Наточка! У тебя язык чуть-чуть заплетается. А как у нас с испанским?

— Отлично! Я скажу доктору Пересу: «Кабальеро Перес!..»

— Лучше «сеньор», — перебил муж, — «кабальеро» он может неправильно понять. «Сеньор Перес» или «сеньор доктор», запомнила? Или мне с ним поговорить?

— Ты ничего не понимаешь в медицине, — отказалась я. — Ты не можешь запомнить такую простую вещь, что анальгин — это метамизол натрия. Кто мне вместо анальгина купил дезинфицирующее средство, чего-то там натрия? А доктор Перес! Он! Такого широкого профиля! Даже в темноте исследует.

Как ни были затуманены мои мозги алкоголем, я все-таки сообразила, что рассказ о «внимательном-внимательном» докторе мужу не очень понравится.

Раздался долгожданный звонок. Прежде чем я взяла трубку, муж напомнил:

— Говорить четко, ясно и ТРЕЗВО!

— Здравствуйте, Наталья! — жизнерадостно приветствовал меня доктор Перес. — Как вы себя чувствуете?

— Пока хорошо, — проблеяла я.

— Замечательно! Я хотел уточнить у вас имя того русского писателя, о котором вы упоминали и который писал об изменениях психики и восприятия окружающего мира больным человеком.

— Василий Николаевич Гоголь.

— Николай Васильевич Гоголь, — поправил меня муж, который стоял рядом и напряженно прислушивался к разговору.